Через страдания – к радости!

Наша новая рубрика: Воспоминания о будущем

Вторая половина сороковых годов. Я преподаю во ВГИКе, веду там курс на сценарном факультете.

Послевоенный ВГИК был еще не умыт, не причесан. Аудитории неприютны, неряшливы: обшарпанные столы, подоконники в струпьях облупившейся краски, окна, кое-где зияющие фанерными заплатами, стены, давно не тронутые кистью маляра.

Но всего этого мои студенты не замечали или, вернее, не хотели замечать. Они были совсем не похожи на обычных ребят, пришедших в высшее учебное заведение со школьной скамьи. Почти каждому великой школой жизни была война. И что по сравнению с испытаниями, выпавшими на их долю, означала некоторая неустроенность нашего мирного бытия! Ими владела ныне лишь одна страсть — страсть к познанию! Особенно были они жадны ко всему, что касалось искусства.

Чтобы удовлетворить эту благородную жадность, я и задумал время от времени устраивать встречи-беседы с мастерами кино и театра, с писателями, художниками, музыкантами...

Первым я попросил помочь мне Довженко (А.П.Довженко - известный советский режиссер, сам участник Великой Отечественной войны - ред.). Он охотно согласился, расспрашивал меня подробно о студентах, раздумывал о предмете будущей беседы, словом, добросовестно готовился к встрече.

В аудиторию он вошел по-особому подтянутый, я бы даже сказал, излишне торжественный. Студенты встретили его аплодисментами. Благодарно склонив голову, он постоял в дверях, а когда аплодисменты стихли, направился к неказистому преподавательскому столику, пышно именовавшемуся у нас кафедрой. Присел на стул. Огляделся. Сразу и заметно помрачнел. Снова встал. Еще раз внимательно оглядел всю аудиторию. Опять сел, но тотчас же снова поднялся и больше уже не садился.

Пораженные столь странным началом беседы, студенты совершенно притихли.

— Прошу прощения... беседы не будет! — спокойно, но достаточно твердо объявил Довженко.— Считайте нашу встречу несостоявшейся!

Не дав стихнуть возникшему было недоуменному гулу голосов, он вежливо продолжил:

— Понимаю ваше неудовольствие, но не считаю для себя возможным готовить вас к служению искусству в такой не соответствующей своему назначению обстановке, с которой все вы, в силу владеющей вами инерции, очевидно, уже свыклись и смирились!

Не только то, что мои студенты услышали от Довженко, но и самый строй его речи, манера поведения — все это было для них столь неожиданно и непривычно, что они, обычно такие ершистые, не шелохнувшись, сидели за своими столами начисто присмиревшими «первоклашками».

Довженко медленно прошелся по аудитории, подошел к студентке, встретившей его испуганным взглядом, провел пальцем, будто стирая пыль, по щербатой поверхности стола, пошел вдоль стен, двумя руками огладил одну, деловито постучал по другой, постоял у окна и, наконец, повернувшись к аудитории, снова заго¬ворил.

— Мне будет очень приятно, — любезно сказал он, — если вы прислушаетесь к некоторым моим, как мне кажется, не слишком затруднительным для вас рекомендациям...

Он быстро прошел к преподавательскому столику, и в эту минуту увиделся мне таким, каким был в ранней молодости — народным учителем, внушающим премудрости простейших наук ученикам сельской школы. Вот-вот начнет диктант или задаст вопрос кому-либо из школьников! Он и задал его...

— Как вы думаете... вот вы! —обратился он все к той же студентке .— Долго ли придется вам ждать, покуда Дирекция вашего института, у которой, очевидно, много других неотложных дел, займется приведением в порядок этого помещения, незаслуженно именуемого аудиторией?

Долго! — не задумываясь, ответила студентка, вызвав решительностью своего ответа общее оживление.

Я тоже так думаю! — серьезно согласился с нею Довженко.— И потому советую вам собственными силами заняться усовершенствованием своего унылого бытия! Для этого... — Помолчав, он снова огляделся вокруг, после чего быстро, пожалуй даже весело, стал «диктовать»: — Прежде всего раздобудьте мел, кисти и побелите потолок, как это делает на Украине каждая рачительная хозяйка в своей хате перед большими праздниками! Потом выпросите у завхоза немного красок и покрасьте подоконники и оконные рамы. Лучше в два цвета — так будет веселее! Теперь стены... Ну что ж, прикройте пока ваши не имеющие никакого цвета стены хорошими репродукциями с картин великих художников прошлого и настоящего! Не сомневаюсь, что такие репродукции истлевают без дела где-нибудь на полках, там, где хранятся учебные пособия. После чего купите недорогих цветов, но обязательно в горшочках, и поставьте их на подоконники. Такие же горшочки с цветами поставьте на столах перед каждой девушкой! И когда вы преуспеете во всем этом, Лев Оскарович еще раз предложит мне встретиться с вами! — Он вежливо, но с явным оттенком иронии поклонился мне.— И если вы сами не раздумаете, — снова обратился он к студентам, — и не откажетесь от встречи со мною по причине моего неудобного и сварливого характера, я постараюсь быть вам полезен в меру моих сил... Желаю вам всего наилучшего! — Довженко быстро направился к двери и исчез за нею, прежде чем кто-либо из нас успел опомниться!

Какая буря поднялась после его ухода! Нашлись и такие, которым все его поведение представилось просто неуместным капризом. Но большинство, и в первую очередь девушки (правда, их было не много на нашем мужском курсе!), поняли и приняли Довженко!.. Короче говоря, не прошло и недели, как он снова вошел в аудиторию, прибранную по его слову. Впрочем, он не обратил на это решительно никакого внимания, как будто иначе и быть не могло. Не обратил Довженко внимания и на аплодисменты, которыми опять дружно встретили его студенты. Он быстро прошел к преподавательскому столику-

— Здравствуйте! — сказал он, не ожидая, когда стихнут аплодисменты. — Я знаю,— тотчас же продолжил он, — что многие из вас, если не большинство, воевали, и в вашем лице приветствую подвиг победителей! Однако к этой победе — справедливейшей из справедливых — вы пришли нелегко и непросто! Вы видели и перенесли сами неслыханные страдания, вы потеряли миллионы друзей, товарищей, близких.

Он умолк, низко склонив голову. Напряженная тишина царила в аудитории.

— Предметом нашей беседы будет сегодня Радость! — сказал Довженко.

Л.О.АРНШТАМ,

советский режиссер,

из кн."Музыка героического"