Баллада о зенитчицах

Как разглядеть за днями след нечёткий?

Хочу приблизить к сердцу этот след…

На батарее были сплошь – девчонки.

А старшей было восемнадцать лет. 

Лихая чёлка над прищуром хитрым,

бравурное презрение к войне…

В то утро танки вышли прямо к Химкам.

Те самые. С крестами на броне.

И старшая, действительно старея,

как от кошмара заслонясь рукой,

скомандовала тонко: – Батарея-а-а!

(Ой мамочка!.. Ой родная!..)   

– Огонь!  И – залп!

И тут они заголосили,

девчоночки. Запричитали всласть.

Как будто бы вся бабья боль России

в девчонках этих вдруг отозвалась.

Кружилось небо – снежное,  рябое.

Был ветер обжигающе горяч.

Былинный плач висел над полем боя,

он был слышней разрывов, этот плач!

Ему – протяжному – земля внимала,

остановясь на смертном рубеже.

– Ой, мамочка!.. – Ой, страшно мне!..

– Ой, мама!.. –

И снова: – Батарея-а-а! – И уже

пред ними, посреди земного шара,

левее безымянного бугра

горели неправдоподобно жарко

четыре чёрных танковых костра.

Раскатывалось эхо над полями,

бой медленною кровью истекал…

Зенитчицы кричали и стреляли,

размазывая слёзы по щекам.

И падали. И поднимались снова.

Впервые защищая наяву

и честь свою (в буквальном смысле слова!).

И Родину. И маму. И Москву.

  Весенние пружинящие ветки.

  Торжественность венчального стола.

Неслышанное: «Ты моя – навеки!..»

  Несказанное: «Я тебя ждала…»

И губы мужа. И его ладони.

Смешное бормотание во сне.

И то, чтоб закричать в родильном доме:

«Ой, мамочка! Ой, мама, страшно мне!!»

И ласточку. И дождик над Арбатом.

И ощущенье полной тишины…

…Пришло к ним это после.

В сорок пятом.

Конечно, к тем,

кто сам пришёл с войны.

Роберт Рождественский