Роща соловьиная

Там, где месяц сказку сторожит,

Где в зеленых дебрях ветер ропщет,

Роща соловьиная стоит,

Белая березовая роща…

Песня взлетает и рассыпается по старому яблоневому саду, окружающему одноэтажное помещение нашей школы. А мы, встав в круг, танцуем. Все классы — от первого до восьмого. Где-то в учительской крутится пластинка. Середина семидесятых годов.

Необычные «танцевальные» переменки — инициатива директора Семена Антоновича Рыбалко, бывшего фронтовика, большого, сурового на вид, но очень доброго. По его же указанию нам два раза в неделю привозят детские фильмы из центрального районного кинотеатра, демонстрируя их в спортзале. А в школьной игротеке, которой заведует старенький Василий Максимович Омельченко, можно взять лото — потертый мешочек с «бочоночками» и карточки, хранящие чернильные кляксы, хотя мы уже давно пишем шариковыми ручками.

Там на тонких розовых ветвях,

В зарослях черемухи душистой…

Десять минут остается до начала урока, и пока еще все танцуют, хочу успеть рассказать...

Вон там я — прилежная ученица третьего класса в форменном платьице с кружевным воротничком. Рядом со мной танцует Сашка Гарусный, белокурый и тонкий, как хворостинка. Он немного задается, потому что его мама, тетя Клава, готовит школьникам обеды.

Когда мы с девчонками дежурим в столовой, она говорит: «Сейчас посмотрю, кто что умеет, и буду выбирать себе невестку!» Я краснею и прячусь за спины подруг — хозяйка из меня никудышная, а ведь её Сашка написал мне записку: «Я тибя люблю». Мама моя говорит: «Клава — такая хозяйка, уж хату как побелит, словно из снега вытешет!»

Тетя Клава замерзнет в снегу в начале девяностых, утопив перед тем в водке и красоту свою, и сноровку. Потеряв работу, а с ней — всякие средства для существования, спились и преждевременно ушли из жизни она, муж, старший сын, и белостенный когда-то дом почернел от горя. Стоит давно не беленный, страшный, особенно ночью, когда лунное сияние стекает по его оцинкованной крыше. Теперь все подворье Гарусных — с кирпичными сараем, летней кухней, гаражом — стало пустошью. Совсем недавно там умер последний из семьи, мой одноклассник Сашка.

Жил он одиноко — с женой развелся. Очень замерзал зимой, а свет ему отключили за неуплату. Как-то в темноте Сашка упал (может быть, от недоедания) и сильно ударился головой. Два дня лежал, стонал на весь дом. Соседки, дружившие когда-то с тетей Клавой, ухаживали за ним, называя забытым словом «сыночек». На третий день Сашка умер.

…А там, на залитом солнцем школьном дворе, всё танцуют, танцуют наши с ним друзья — кудрявый Стасик Станкевич, смешливая Оля Ластенко, двоечник Мишка Цымбал, отличница Валя Гнатенко. Сероглазый семиклассник Коля Шеховцов, мечтающий стать художником, ведь его рисунки постоянно красуются на районной выставке. Скромная пятиклассница Наташа Чепурная, которая пишет стихи. Моя мама говорит: никогда еще не видела такой красивой девочки. А я знаю, что Наташа очень добрая: она всем дает свои самодельные санки, которые так быстро мчатся со снежной горы!

«Впереди у жизни только даль,

Полная надежд людских дорога!» –

обещает нам популярная песня семидесятых. Неправда! Нас, наивных и доверчивых детей социализма, уже держит под прицелом капитализм. По-рейдерски захватив Советскую страну, капиталисты присвоят средства производства и почти уничтожат трудовые коллективы. Потом при поголовной безработице сделают платными образование, медицину и жилье. Их цель убийственно проста: избавиться от «лишних людей», а тех, кто выживет, превратить в покорную рабочую силу, способную приносить прибыль. Все прочее — дымовая завеса для осуществления этой преступной цели.

Я смотрю на мальчишек и девчонок, беззаботно танцующих во время переменки, и с бесконечной грустью думаю, что те школьные годы были единственным счастьем в их жизни. Нелегкие, а порой и трагические судьбы. Многих уже нет в живых...

Коля Шеховцов стал не художником, а заробитчанином, умер молодым. Не смогла пережить надругательства подонков и покончила с собой красавица Наташа Чепурная. Спился, потеряв человеческий облик, Стасик Станкевич, жена которого уехала на заработки в Италию и там вышла замуж. Без работы в маленьком вымирающем селе нищенствует бывшая отличница Валя Гнатенко. А Оля Ластенко — бесследно исчезла. Одни говорят: где-то в Ялте у нее был солидный бизнес. Другие — что была в банде. Хотя, в конце концов, это почти одно и то же. Правда, Мишка Цымбал открыл собственную забегаловку, в которой спивается безработная молодежь. Не великовата ли цена за его «свободную предпринимательскую деятельность» — столько загубленных молодых жизней?

Что же касается нашей школы... Считаю, первым шагом к её гибели стало уничтожение двух скульптур пионеров, которые украшали сад. Мальчик-горнист и девочка с поднятой в салюте рукой, установленные еще во времена И.В. Сталина, словно оберегали наше счастливое детство.

Скульптуры пионеров снесут где-то в восьмидесятых по приказу нового директора восьмилетки, при котором уже не станет танцев на переменках и кинофильмов в спортзале.

Сама же школа еще прочно будет стоять на земле всеми своими зданиями. Компактная, с собственной котельной и большими пришкольными участками, она была уверена, что как-то продержится. Не продержалась... Капитализм обрек её на заклание, как и сотни других по Украине.

Умертвляли мою школу долго и болезненно — сначала отсекли ей первый класс. И в наступившем сентябре, на торжественной линейке, не было самых главных героев — малышей-первоклашек. Так и учились год: во втором классе — детский гам, в первом — мертвая тишина.

Закрывая школу окончательно, выбрасывая за ее порог коллектив педагогов и учеников, чиновник из районного отдела давно уже не народного образования по-волчьи скалился. Он говорил, что у государства «нет средств на содержание неперспективных учебных заведений». И так, дескать, было всегда – денег на школу держава никогда не давала. Вероятно, участок его мозга, который должен бы хранить память о советских временах, атрофировался полностью. Сорок семь копеек платили мы за полноценные обеды, которые получали в этой школе на протяжении учебной недели. Экскурсии в Ленинград, Севастополь, Пятигорск и другие города Советского Союза были для нас вообще бесплатными. Классе в седьмом за участие в районных предметных олимпиадах директор Рыбалко вручил лично мне денежную премию, за которую я купила шелковое платье и лакированные туфельки. Но на современного чиновника, этого лакея буржуазного режима, подобные аргументы не действуют. Да разве ему понять, чем вообще была для нас эта школа! Всё ведь мы взяли из неё – и любовь к русскому языку (спасибо незабвенной Раисе Васильевне Пивовар), и интернационализм (в третьем классе наша учительница Зинаида Николаевна Нечаенко одевала на тетради отличников обертки, на которых сама же рисовала детей разных национальностей). Когда в декабре в нашу школу вносили огромную елку, каждому из нас хотелось повесить на нее хотя бы одну игрушку. А в апреле все классы обедали на улице, за столами, сбитыми вокруг старого абрикоса. Розовые лепестки плавали в стаканах с недопитым чаем, а мы толпились за мороженым, которое ловко накладывала в бумажные стаканчики тетя Клава. Мороженое было натуральным и очень вкусным – сейчас такого просто не бывает. И у нас даже мысли не возникало страдать, что оно только одного сорта. В том наполненном счастьем детстве каждому из нас хватало и мороженого, и сладостных грез. Это уже потом нам не хватило знаний и мужества, чтобы сохранить Советскую власть, которая гарантировала такое золотое детство. Трагедия моего, да и других поколений заключается в социальной инфантильности и политическом невежестве, с которыми большинство из нас восприняли реставрацию капитализма. «Смиренье — это хлыст поверх горбов!» Истинность данных слов подтверждают сломанные судьбы моих ровесников и наша школа, на дверях которой, как кляп, уже несколько лет чернеет замок.

…Мысленно зайду на её двор первого сентября. Зашумят старые осокори, которые помнят меня первоклассницей, а моих родителей — молодыми-молодыми. Сама же школа будет молчать. Наша сданная без боя крепость, которую должны отвоевать те, кто больше не захочет молча вымирать и по-настоящему поднимется на борьбу с капитализмом.

Терпение народа, у которого отбирают школы, не бесконечно. Его гнев против доморощенного монголо-татарского нашествия будет беспощадным, а суд — справедливым.

Думаю, приговор этим необразовынным чиновникам, которые нынче закрывают не ими построенные учебные заведения, вполне будет отвечать их преступлению.

Ульяна КАЩУК

г. Киев