Ответ Сталинграда

В газетах появляются пугающие цифры: в России 2 миллиона детей школьного возраста не ходят в школу. Они остаются неграмотными. Тысячи школ закрыты в сельской местности. В городах растет чисто беспризорников. Когда я читаю эти сообщения, то невольно вспоминаю, как мы учились в разрушенном Сталинграде. Возрождение города-героя началось именно со школ.

Деревянные улицы вокруг нашего дома сгорели, и, казалось, изрытый воронками Мамаев курган подвинулся ещё ближе. Часами я бродила в поисках ящиков из-под снарядов. Из них мы сложили топчаны-кровати, соорудили стол и табуретки. Этими ящиками топили печурку.

Мы жили на огромном пепелище. От домов вокруг остались только обугленные печи. И чувство безысходной тоски, помню, не покидало меня: «Как мы будем жить?». Перед уходом из города бойцы полевой кухни оставили нам брикеты каши и полмешка муки. Но эти запасы таяли. Простуженные мама и 4-летняя сестренка лежали в углу, прижавшись друг к другу.

Соседский мальчик сказал мне: под Мамаевым курганом в разрушенном цехе завода «Лазурь» выдают продукты. С мешком за плечами, в котором гремел немецкий котелок, я отправилась за продуктами.

Под Мамаевым курганом в руинах кирпичного здания я увидела женщину в потертом овчинном тулупе. Здесь выдавали продукты без денег и без продовольственных карточек. «У вас какая семья?» – только и спросила меня она. «Три человека», – честно ответила я. Могла бы сказать и десять – среди пепелищ это не проверишь. Но я была пионеркой. И меня учили – врать позорно. Я получила хлеб, муку, в котелок мне налили сгущенного молока. Выдали американскую тушенку.

Закинув мешок за плечи, я прошла несколько шагов, и вдруг на обугленном столбике увидела приклеенный листок, на котором было написано: «Дети с 1-го по 4-й класс приглашаются в школу». Указан адрес: подвал завода «Лазурь». Перед началом осады города я собиралась пойти в 4-й класс, и потому радости не было предела.

Однако дойти до школы в подвале не так-то просто: надо преодолеть глубокий овраг. В овраг я привычно скатилась на полах пальто, а вот вылезти на противоположный крутой, заснеженный склон оказалось нелегко. Я хваталась за обрубленные ветки кустов, за пучки полыни, гребла густой снег руками. Когда вылезла на склон и огляделась – справа и слева от меня наверх карабкались дети. «Тоже идут в школу?» – подумала я. Так оно и вышло.

Спустившись в подвал, над которым написано: «Школа», я увидела сколоченные из досок длинные столы и скамейки. Как оказалось, каждый стол был закреплен за одним классом. На стене вместо доски была приколочена зеленая дверь. Между столами ходила учительница – Полина Тихоновна Бурова. Она успевала дать задание одному классу и вызвать к доске кого-то из другого. Разноголосица в подвале стала для нас привычной.

Вместо тетрадей нам выдали толстые конторские книги и так называемые «химические карандаши». Если смочить кончик стержня, то буквы выходили жирные, четкие. А если постругать ножом стержень и залить водой – получались чернила.

Полина Тихоновна старалась отвлечь нас от тяжелых мыслей, подбирала нам для диктантов далекие от темы войны тексты. Ее мягкий голос, помню, ассоциировался у меня с шумом ветра в лесу, терпким запахом степных трав, блеском песка на волжском островке.

В наш подвал постоянно доносились звуки взрывов. Это саперы очищали от мин железную дорогу, которая опоясывала Мамаев курган. «Скоро по этой дороге пойдут поезда, приедут строители восстанавливать наш город», – говорила учительница. Никто из ребят, услышав взрывы, не отвлекался от занятий. Все дни войны в Сталинграде мы слышали взрывы и пострашнее, и поближе.

Даже сейчас, вспоминая нашу подвальную школу, не перестаю удивляться. На заводах ещё не дымилась ни одна труба, не был пущен ни один станок, а мы, дети заводских рабочих, уже сидели в школе, выводили буквы и решали арифметические задачи.

Потом от Ирины, дочери Полины Тихоновны, мы узнали, как они прошли пятьдесят километров, чтобы добраться в город. Шли в пургу, боясь заблудиться. Единственным ориентиром была Волга. На правом берегу сквозь снежное марево увидели руины домов, разбитые корпуса заводов. Это был Сталинград. На месте родного дома нашли только обугленные камни. До вечера бродили по тропкам. Вдруг из землянки вышла женщина. Она увидела и узнала Полину Тихоновну – учительницу своей дочери. Женщина позвала их в землянку.

На другой день Полину Тихоновну потянуло к родной школе. Построенная перед войной белая, кирпичная, она была разрушена: здесь шли бои.

Мать и дочь пошли к центру поселка – к площади перед металлургическим заводом «Красный Октябрь». Его мощные мартеновские трубы оказались обрушены, разбиты бомбами корпуса цехов. На площади они увидели человека в стеганой фуфайке и тут же узнали его. Это был секретарь Краснооктябрьского райкома партии Кашинцев. Он поравнялся с Полиной Тихоновной и, улыбнувшись, сказал ей: «Вот и хорошо, что вы вернулись. Я ищу учителей. Надо открывать школу! Если вы согласитесь, есть хороший подвал на заводе «Лазурь». В землянках вместе с матерями остались дети. Надо постараться помочь им».

Полина Тихоновна отправилась на завод «Лазурь». Нашла подвал – единственный, сохранившийся здесь. Бойцы МПВО вынесли из подвала разбитые пулеметы, гильзы. Полина Тихоновна написала объявление. К подвалу потянулись дети. Так начиналась наша первая школа в разрушенном Сталинграде.

Потом уже мы узнали, что Полина Тихоновна вместе с дочерью жила в солдатском блиндаже на волжском откосе. По утрам они, помогая друг другу, с трудом выползали наверх по волжскому откосу — так Полина Тихоновна добиралась на урок. Ночью в блиндаже они стелили одно пальто на пол, а другим укрывались. Но к нам Полина Тихоновна всегда приходила подтянутая, со строгой прической. Меня больше всего поражал её белый воротник на темном шерстяном платье.

Сталинградцы в ту пору жили в самых тяжелых условиях. Вот обычные картинки тех дней: пролом стены занавешен солдатскими одеялами – там люди. Под жилье занимали разбитые автобусы. Сохранились кинокадры: девушки-строители с полотенцами на плечах выходят из фюзеляжа сбитого немецкого самолета; были и такие общежития в разрушенном городе. Жители варили еду на кострах. В каждом жилище стояли фронтовые лампы-«катюши». Патрон снаряда сдавливали с двух сторон. Внутрь щели просовывали полоску ткани, на дно наливали какую-нибудь жидкость, которая могла гореть. В этом чадящем круге света готовили еду, зашивали одежду, а дети готовились к урокам.

Полина Тихоновна сказала нам: «Дети, если найдете где-нибудь книги, приносите в школу. Пусть будут они даже обгорелые, посеченные осколками». В нише стены подвала прибили полку, на которой появилась стопка книг.

…Вспоминая те дни, я больше всего удивляюсь тому, каким образом в детях теплилась тяга к учебе. Без этого ничто – ни материнское наставление, ни строгие слова учителя не могли бы заставить нас перебираться через глубокие овраги, ползти по их склонам, идти по тропкам среди минных полей, чтобы занять свое место в школе-подвале за длинным столом.

Пережившие бомбежки и обстрелы, постоянно мечтавшие поесть досыта, одетые в залатанные обноски, мы хотели учиться.

Старшие дети – это был 4-й класс, помнили уроки ещё в довоенной школе. А вот первоклассники, слюной смачивая кончики карандашей, выводили свои первые буквы и цифры. Как и когда они-то успели получить эту благородную прививку – надо учиться! Время, видно, было такое.

Когда появилось радио, репродуктор поместили на столбе над заводской площадью. И рано утром над разрушенным городом раздавалось: «Вставай, страна огромная!». Детям военной поры казалось, что и к ним обращены слова этой великой песни.

Школы открывались и в других районах разрушенного Сталинграда. Спустя годы, я записала рассказ Антонины Федоровны Улановой, которая работала заведующей отделом народного образования Тракторозаводского района. Она вспоминала: «Учебный год начинали в марте. Повесили объявление об открытии школы на разбитых колоннах проходных тракторного завода. Я пришла на заводскую планерку, выступила перед начальниками цехов: «Помогите школе». И каждый цех взялся что-нибудь сделать. Помню, как через площадь рабочие несли металлические жбаны для питьевой воды. На одном из них было написано: «Детям от кузнецов». Из прессового цеха в школу принесли отшлифованные до блеска металлические листы. Их поставили вместо классных досок. Они оказались очень удобными для письма. Бойцы МПВО побелили в классах стены и потолки. Вот только оконных стекол нигде не нашли. Открывали школу с разбитыми окнами».

В 1943 году кинооператор запечатлел эту картину. Впоследствии его кадры вошли в киноэпопею «Неизвестная война»: дети, закутанные в платки, озябшими руками выводят буквы в тетрадках. Ветер, врываясь в разбитые окна, теребит страницы. Поражает выражение лиц детей и то, с каким сосредоточенным вниманием они слушают учителя.

В подвале на заводе «Лазурь» наша учительница Полина Тихоновна летом 1943 года предложила нам: «Дети! Давайте собирать кирпичи для восстановления нашей школы». Трудно передать, с какой радостью мы бросились выполнять эту её просьбу.

Мы собирали в руинах пригодные кирпичи и складывали их в штабели около своей разбитой альма-матер. Ее построили перед войной, она тогда казалась нам дворцом среди наших деревянных домиков. В июне 1943-го появились каменщики, арматурщики. С барж рабочие сгружали кирпичи, мешки с цементом. Это были подарки разрушенному Сталинграду. Началось восстановление и нашей школы.

В октябре 1943 года мы пришли в первые, отремонтированные классы. Во время уроков слышали стук молотков – в других помещениях продолжались восстановительные работы.

Летом 1943 года, по ночам, я видела, как мимо нашего дома с тракторного завода шли танки, на борту каждого из них белой краской было написано: «Ответ Сталинграда». Эти слова «Ответ Сталинграда» мне хотелось написать мелом и на стене нашей восстановленной школы.

Людмила Овчинникова

(Интернет-газета «Столетие»)