Максим
Горький. Сказки об Италии. I
В Неаполе забастовали служащие трамвая: во
всю длину Ривьеры Кияия вытянулась цепь пустых вагонов,
а на площади Победы собралась толпа вагоновожатых и кондукторов — всё веселые и
шумные, подвижные, как ртуть, неаполитанцы. Над их головами, над решеткой сада
сверкает в воздухе тонкая, как шпага, струя фонтана, их враждебно окружает
большая толпа людей, которым надо ехать по делам во все концы огромного города,
и все эти приказчики, мастеровые, мелкие торговцы, швеи сердито и громко
порицают забастовавших. Звучат сердитые слова, колкие насмешки, непрерывно
мелькают руки, которыми неаполитанцы говорят так же выразительно и
красноречиво, как и неугомонным языком.
С моря тянет легкий бриз, огромные пальмы
городского сада тихо качают веерами темно-зеленых ветвей, стволы их странно
подобны неуклюжим ногам чудовищных слонов. Мальчишки — полуголые дети неаполитанских
улиц — скачут, точно воробьи, наполняя воздух звонкими криками и смехом.
Город, похожий на старую гравюру, щедро облит
жарким солнцем и весь поет, как орган; синие волны залива бьют в камень
набережной, вторя ропоту и крикам гулкими ударами, — точно бубен гудит.
Забастовщики угрюмо жмутся друг ко другу, почти не отвечая на раздраженные возгласы толпы,
влезают на решетку сада, беспокойно поглядывая в улицы через головы людей, и
напоминают стаю волков, окруженную собаками. Всем ясно, что эти люди,
однообразно одетые, крепко связаны друг с другом непоколебимым решением, что
они не уступят, и это еще более раздражает толпу, но среди нее есть и философы:
спокойно покуривая, они увещевают слишком ретивых противников забастовки:
— Э, синьор! А как быть, если не хватает
детям на макароны?
Группами, по два и по три, стоят щеголевато
одетые агенты муниципальной полиции, следя за тем, чтобы толпа не затрудняла
движения экипажей. Они строго нейтральны, с одинаковым спокойствием смотрят на
порицаемых и порицающих и добродушно вышучивают тех и других, когда жесты и
крики принимают слишком горячий характер. На случай серьезных столкновений в
узкой улице вдоль стен домов стоит отряд карабинеров, с коротенькими и легкими
ружьями в руках. Это довольно зловещая группа людей в треуголках, коротеньких
плащах, с красными, как две струи крови, лампасами на брюках.
Перебранка, насмешки, упреки и увещевания —
всё вдруг затихает, над толпой проносится какое-то новое, словно примиряющее
людей веяние, — забастовщики смотрят угрюмее и, в то же время, сдвигаются
плотнее, в толпе раздаются возгласы: — Солдаты!
Слышен насмешливый и ликующий свист по адресу
забастовщиков, раздаются крики приветствий, а какой-то толстый человек, в
легкой серой паре и в панаме, начинает приплясывать, топая ногами по камню
мостовой. Кондуктора и вагоновожатые медленно пробираются сквозь толпу, идут к
вагонам, некоторые влезают на площадки, — они стали еще угрюмее и в ответ на
возгласы толпы — сурово огрызаются, заставляя уступать им дорогу. Становится
тише.
Легким танцующим шагом с набережной Санта Лючия идут маленькие серые солдатики, мерно стуча ногами и
механически однообразно размахивая левыми руками. Они кажутся сделанными из
жести и хрупкими, как заводные игрушки. Их ведет красивый высокий офицер, с
нахмуренными бровями и презрительно искривленным ртом, рядом с ним,
подпрыгивая, бежит тучный человек в цилиндре и неустанно говорит что-то,
рассекая воздух бесчисленными жестами.
Толпа отхлынула от вагонов — солдаты, точно
серые бусы, рассыпаются вдоль их, останавливаясь у площадок, а на площадках
стоят забастовщики.
Человек в цилиндре и еще какие-то солидные
люди, окружившие его, отчаянно размахивая руками, кричат:
— Последний раз... Ultima
volta!1 Слышите?
Офицер скучно крутит усы, наклонив голову; к
нему, взмахнув цилиндром, подбегает человек и хрипло кричит что-то. Офицер
искоса взглянул на него, выпрямился, выправил грудь, и — раздались громкие
слова команды.
Тогда солдаты стали прыгать на площадки
вагонов, на каждую по два, и в то же время оттуда посыпались вагоновожатые с
кондукторами.
Толпе показалось это смешным — вспыхнул рев,
свист, хохот, но тотчас — погас, и люди молча, с вытянутыми, посеревшими
лицами, изумленно вытаращив глаза, начали тяжко отступать от вагонов, всей
массой подвигаясь к первому.
И стало видно, что в двух шагах от его колес,
поперек рельс, лежит, сняв фуражку с седой головы, вагоновожатый, с лицом
солдата, он лежит вверх грудью, и усы его грозно торчат в небо. Рядом с ним
бросился на землю еще маленький, ловкий, как обезьянка, юноша, вслед за ним, не
торопясь, опускаются на землю еще и еще люди...
Толпа глухо гудит, раздаются голоса, пугливо
зовущие мадонну, некоторые мрачно ругаются, взвизгивают, стонут женщины, и, как
резиновые мячи, всюду прыгают пораженные зрелищем мальчишки.
Человек в цилиндре орет что-то рыдающим
голосом, офицер смотрит на него и пожимает плечами, — он должен заместить
вагоновожатых своими солдатами, но у него нет приказа бороться с забастовавшими.
Тогда цилиндр, окруженный какими-то угодливыми
людьми, бросается в сторону карабинеров, — вот они тронулись, подходят,
наклоняются к лежащим на рельсах, хотят поднять их.
Началась борьба, возня, но — вдруг вся серая,
пыльная толпа зрителей покачнулась, взревела, взвыла, хлынула на рельсы, — человек
в панаме сорвал с головы свою шляпу, подбросил ее в воздух и первый лег на
землю рядом с забастовщиком, хлопнув его по плечу и крича в лицо его ободряющим
голосом.
А за ним на рельсы стали падать точно им ноги
подрезали — какие-то веселые шумные люди, люди, которых не было здесь за две
минуты до этого момента. Они бросались на землю, смеясь, строили друг другу
гримасы и кричали офицеру, который, потрясая перчатками под носом человека в
цилиндре, что-то говорил ему, усмехаясь, встряхивая красивой головой.
А на рельсы всё сыпались люди, женщины
бросали свои корзины и какие-то узлы, со смехом ложились мальчишки, свертываясь
калачиком, точно озябшие собаки, перекатывались с боку на бок, пачкаясь в пыли,
какие-то прилично одетые люди.
Пятеро солдат с площадки первого вагона
смотрели вниз на груду тел под колесами и — хохотали, качаясь на ногах, держась
за стойки, закидывая головы вверх и выгибаясь, теперь — они не похожи на
жестяные заводные игрушки.
...Через полчаса по всему Неаполю с визгом и
скрипом мчались вагоны трамвая, на площадках стояли, весело ухмыляясь,
победители, и вдоль вагонов ходили они же, вежливо спрашивая:
— Бильетти?!
Люди, протягивая им красные и желтые бумажки,
подмигивают, улыбаются, добродушно ворчат.