Песня сражалась за Советскую власть

От редакции. Накануне 27-й годовщины героических и трагических дней Черного Октября мы решили вспомнить давнюю статью, которая была написана той же осенью 93-го по свежим впечателениям о произошедшем (напечтана в “Мысли” №19 за 1993г.) и потому говорит о теперь уже давно прошедшем, как о событиях настоящего.

Знаю, что у большинства защитников Дома Советов 1993 года есть собственные впечатления о том, что было у Дома Советов. Вопиющих фактов, свидетельствующих о беззаконии, цинизме, безнравственности сегодняшних власть предержащих и исполнителей их дикой воли вы можете привести множество. Но если говорить о моих впечатлениях - то это прежде всего впечатления о людях, которых я там видела и с той, и с другой стороны.

Так называемый Указ N1400 отнимал у нашего народа замечательное право и желанную обязанность – быть хозяином своей страны. И люди, самые разные, но наделенные обостренным чувством справедливости и не помышляющие снять с себя ответственность за судьбу Родины, без колебаний устремились к зданию Верховного Совета, на защиту власти народа.

С нами, группой членов РПК, постоянно находился молодой парень из Ростова, тихий, спокойный человек. У него не было в Москве ни родственников, ни знакомых. Он не состоял ни в какой партии. Это – рабочий разваливающегося в тисках нынешней экономической политики малого предприятия. Мы спрашивали его: «Как же ты решил приехать сюда?» Он отвечал очень буднично и просто: «Да вот, объявили Указ; потом включил телевизор – «Парламентский час» отменили – понял, что в Москве какая–то несправедливость творится и поехал». Вот так просто – поехал, сами понимаете, без всяких командировочных – узнал, понял и поехал защищать попранную справедливость. Такою же была причина пребывания у Дома Советов большинства его защитников.

Все дни защиты Советской власти на площади у Дома Советов жила песня; песня была воспитателем, песня вдохновляла и давала отдохновение, песня стала оружием, песня вселяла надежду.

Днем наши певуньи выходили к оцеплениям, звучали зажигательные советские, народные, военные песни; они помогали стоявшим против нас в оцеплении понять, кто перед ними, чего хотят эти не желающие смириться люди, какую жизнь они защищают – и порой теплели глаза у молодых людей в милицейской и омоновской форме, и многие из них говорили: мы с вами, мы не будем никогда стрелять в вас.

В первую половину ночи, относительно добрую половину, когда зажигались на площади костры, и люди позволяли себе отдохнуть, от костра к костру летела песня.

Песня объединяла людей, будила в душах все самое светлое, вдохновляла на добрые дела и поступки. Подчас вместе с защитниками заряжались этой песенной силой, энергией и подсевшие к костру депутаты.

А к 4 часам, в это зловещее для нашей страны время, каждую ночь начиналось какое-то суетное движение автобусов с омоновцами, тревожно вспыхивал свет их фар, высвечивая появляющиеся откуда-то новые шеренги касок. В последнюю неделю на позицию, расположенную напротив нашего лагеря, выдвигались дополнительные бронемашины с пушками, направленными на площадь перед Домом Советов. То ли готовился штурм, то ли инсценировалась его возможность.

И каждую ночь в это время у линии баррикад напротив мэрии, откуда мог быть дан сигнал к штурму, как наше главное оружие, как наша защитница возникала песня. Сентябрь был не по-сентябрьски холодным; дул северный ветер; с неба что-то все время капало: то дождь, то снег, а аккордеонист немеющими от сырости и холода пальцами играл 3-4 часа подряд, пока растаявшая до конца ночь не уносила с собой явственную возможность штурма.

Я, не умея петь – «медведь на ухо наступил», могла помогать нашим певцам и певуньям только своим присутствием да тем, что держала зонт над аккордеоном, и аккордеонист очень сердился, если зонт закрывал его голову, вместо того, чтобы защищать от дождя и снега драгоценный инструмент.

Пели родные песни: и зажигательные советские («Катюша», «Подмосковные вечера», «Дорогая моя столица»), и народные («Ой, полным полна моя коробочка...»), и военных лет («Я по свету немало хаживал», «Двадцать восемь самых храбрых твоих сынов», «Темная ночь»), и многие-многие другие.

А в моменты самого сильного напряжения как клятва рождались и летели над площадью заветные слова: «Врагу не сдастся наш гордый Варяг, пощады никто не желает».

Да, песни наши были очень родные, добрые, мужественные, красивые, те, какими всегда гордится, какие любит и передает из поколения в поколение народ, их создавший. И как негодовало все наше «население», когда лужковско-ельцинская усилительная установка (которую народ сразу метко прозвал «Геббельсовское радио») взялось травить нас чуждыми, визжащими звуками, песенными помоями вроде «Путана» и тому подобными...

4 октября без 10 минут 7-мь раздались первые выстрелы. Очень быстро они переросли в безостановочную стрельбу. Раздавив наши символические баррикады, подавив, расстреляв людей на них, бронемашины двинулись вдоль здания Дома Советов, безжалостно уродуя сначала первый его этаж. Люди, бывшие на площади, вынуждены были укрыться в здании. Только один костер продолжал гореть. Около него мирно сидели пятеро, кажется, две женских и три мужских фигуры (я видела их уже из окна Дома Советов). А от их костра к зданию и обратно под градом выстрелов неспешно ходил через дорогу наш аккордеонист, раздувая мехи своего неразлучного друга: «Врагу не сдается наш гордый Варяг...».

Но для врага самое страшное – наше спокойствие, наша уверенность, наша несломленность.

Его нервы не выдержали. Пушка на бронемашине развернулась в сторону костра, пули пронзили тела пятерых защитников Советской власти. (Аккордеониста, к счастью, силой затащили в здание выбежавшие оттуда люди...).

Примерно 12–13 часов. Величественное здание Дома Советов (дом-корабль) искорежено безжалостно. Полыхает огнем пятый (сверху) этаж его башни. С крыши расположенного напротив дома метко бьют по целям за окнами снайперы, оттесняя «население» Дома Советов вглубь здания (от снайперских пуль побиты стекла, есть раненые, говорят, что убита девушка-журналистка; головы снайперов видны невооруженным глазом, но у охраняющих Дом Советов нет снайперской винтовки, чтобы попытаться «снять» их), а на первом этаже идут военные действия – атакующие приступили к штурму самого Дома.

На третьем этаже, где я нахожусь, один из медпунктов; там несколько убитых и раненых. Врач со слезами в голосе делится со мной: нет капельниц, нечем остановить кровотечение от ранений, машины скорой помощи не пропу-скают; и люди умирают от потери крови при незначительном даже ранении. Убили девушку-медсестру, которая в белом халате пыталась доползти на улице к раненому.

Большая часть людей (и депутаты, и работники аппарата, и защитники) собрались в зале заседаний Совета национальностей. В зале почти темно (без окон, электричества нет), но я не погрешу против истины, сказав, что он озарен светом человеческих душ. Предложение помощника одного из депутатов о капитуляции отвергнуто с негодованием. Громких слов никто не произносит, но общий настрой можно выразить словами: вероятно мы погибнем, кто-то будет арестован, но мы стояли за правое дело, народ наш это поймет и продолжит его. И хотя мне есть в чем упрекнуть Руслана Имрановича в разные периоды его деятельности, не могу не отдать ему должное: он выходил несколько раз в зал со своей спокойной улыбкой. Смысл того, что он говорил, сводится к следующему: простите меня, что так случилось, но мы действовали в интересах народа, правда на нашей стороне, и мы от нее не отречемся.

Время от времени в этом темном зале начинает звучать песня. Песни разные, но больше народные, о Родине, о России («Березовые ситцы», «Любите Россию», «Свобода – священное слово» «Золотая моя Москва» и др.). Поют и солируют все: и депутаты, и служащие Дома Советов, и его защитники. Зал трепетно замирает, когда чистый и щемящий звук пронзает темноту - это поет детская писательница, одна из многих пришедших сюда в первые же дни после переворота Нина Кочубей. «Гори, гори, моя звезда... Ты у меня одна заветная, другой не будет никогда» – струится светлый луч в темноте зала.

В зале и молодые ребята (от 17 до 25 лет) из БКНЛ: «Братства кандидатов в настоящие люди» из Москвы, Калуги и с Украины. Они еще во многом не разобрались, многое не познали, многому не научились. Но, думаю, симптоматично, что свою формулу счастья они ищут на территории Советской власти...

Позднее в ответ на компромиссное предложение «альфовцев», все мы покидаем стены Дома Советов, выходим на лестницу в сторону набережной.

После некоторого затишья снова звучат выстрелы, летят трассирующие пули, стрельба учащается. Взрослые инстинктивно прижимаются к гранитному парапету, но на лицах ребят нет страха. И когда принимается решение попытаться выйти из ловушки, все взрослые устремляются гурьбой к набережной. У «кандидатов» звучат команды: «В шеренгу по трое становись!», «Песню запе–вай». Над ставшей временно чужой набережной Москвы-реки раздается такое родное: «Комсомольцы-добровольцы...».

Еще несколько впечатлений. Больше всего запомнилось 2 момента. Первый, когда «Геббельсовское радио» начало свое почти беспрерывное вещание. Из его тарелки неслись обращения к депутатам и работникам Дома Советов и посулы тем и другим всяческих льгот в случае, если они сдадут Советскую власть без сопротивления. Так это напоминало кому пережитое, а кому виденное по фильмам о войне, когда немецкие фашисты кричали в сторону наших окопов: «Рус Иван, сдавайс!». Слышать это в родном городе, на родном языке было мучительно и горько. И в то же время становилось ясно, что путчисты – это те же фашисты, которые уже не маскируясь обнажают перед народом свое звериное естество.

И второй. Когда мы выходили из Дома Советов, нас обманом загнали в дом на набережной, а потом выискивали людей по подъездам, заставляя выходить оттуда, унижали и избивали. Во дворе беспрерывно неслись крики-команды, отдаваемые с нетерпимо, типично эсесовской интонацией: «Руки вверх!», «Руки за голову!», «Лежать!», «Стоять!», «Стрелять буду!», «Бегом!». Тех, кому доставалась команда «Лежать!» били зверски, сапогами по голове, почкам, ребрам.

В этот момент я явственно осознала, что моя Родина не на грани катастрофы, катастрофа уже разразилась. Режим созрел и сформировал себе аппарат насилия.

Но как в дни Великой Отечественной войны, большинство народа с первых же дней ее было уверено в неминуемой нашей победе, так и сегодня я и мои товарищи твердо знаем, что фашизм не сможет всерьез утвердиться на нашей земле. Мы хотели было сочинить новую песню, песня пока далека от совершенства, но я беру на себя смелость обратиться к вам и прежде всего к коммунистам несколькими ее строчками:

Сердце матери в горести рвется.

Оскорблен и унижен народ.

И как прежде в строю раздается

Тот приказ: «Коммунисты, вперед!».

Так вперед же, друзья-коммунисты,

Наше знамя взметнем над страной!

Кровь отцов в нем священна и чиста,

В нем огонь наших душ заревой.

Мы пройдем лихолетья невзгоды,

Пусть дорога совсем нелегка.

И священное знамя свободы

Над землей водрузим навека!

Уверена, что так и будет. Мы обязательно победим.

Н.Глаголева