«Всяк сущий в ней язык»

и о духовности советского народа

Можно сказать, случайно попала мне в руки книга Якова Хелемского «На темной ели звонкая свирель». Вернее, не совсем случайно. Я везла ее (совпала поездка) в качестве награды ученице 8-го (теперь уже 9-го) класса Наде Стукаловой из Севастополя. Она участвовала в литературном конкурсе, который движение «В защиту Детства» и Московское общества испытателей природы в этом году будут проводить уже 20-раз. Многие подростки выбрали своей темой участие родственников – прабабушек и прадедушек – в Великой Отечественной войне. Об этом писала и Надя. Рассказав о том, как ее 14-летний прадедушка рвался на фронт, а в 1942 году, приписав себе 2 года, добился цели, прошел всю войну и закончил ее в небе над Берлином и Свинемюнде. Заканчивает Надя перечислением полученных прадедушкой наград и словами: «К концу войны ему было 18 лет».

Возвращаясь к книге Хелемского, пару слов об авторе. Я.А. Хелемский, 1914 – 2003г.г., уроженец с. Василькова (ныне Киевская обл.) – советский поэт, прозаик и переводчик. Автор ряда известных песен, например, таких как «Когда поёт далёкий друг», «Пани Варшава», «Это вам, романтики», «Под нашими спортивными знамёнами» и др. Почти все его песни исполнял Марк Бернес. В годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом газет «На разгром врага» и «Суворовец» и участвовал в освобождении многих мест, географически связанных с творчеством А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Л.Н. Толстого, И.С. Тургенева. В названной книге он писал о том, как и руководство страны, и бойцы Советской армии, сражаясь с ненавистным врагом, трепетно относились к местам и всему, что было связано с именами святых для нашего народа именами великих писателей и поэтов; пишет и об интернационализме и высокой духовности, естественным образом вошадших в плоть и кровь народа, воспитанного Советской страной. Приведем лишь пару страниц из этой книги.

К тому времени наша фронтовая газета «Суворовец» выходила на десяти языках. Она разрасталась постепенно, месяц за месяцем, все увеличивая круг своих читателей.

Такие начинания не возникают произвольно. Слишком сложна во фронтовых условиях организация столь разветвленного издания, чтобы браться за нее без особой нужды.

Попробуй подбери квалифицированных журналистов, переводчиков, наборщиков, корректоров, способных выпускать столько разноязыких вариантов одной газеты.

А просто ли раздобыть и доставить шрифты, оснастить типографским оборудованием каждую редакцию?

Но сама жизнь заставила преодолеть эти трудности. Нашлись в частях нужные люди, из республик были доставлены наборные кассы, и дело пошло.

Дело насущное, потому что вой-ска Второго Прибалтийского, как и части других фронтов, состояли из бойцов самых разных национальностей.

Знаменитая Панфиловская дивизия, в которой родились герои, отразившие у разъезда Дубосеково танковую колонну немцев, пройдя путь от Волоколамска до реки Великой, сейчас тоже находились в районе Пушкинских Гор. Уроженцы казахских степей читали нашу газету на своем родном языке. «Суворов-шы» — называлось это издание.

Стрелки латышского корпуса участвовали во многих боях на тверской, на калининской земле, где в соседстве с Волгой и Днепром берет свое начало Даугава. Торопясь к родным рубежам, они оказались теперь неподалеку от Михайловского. И наш «Суворовец» обращался к ним по-латышски.

Литовская дивизия, мечтавшая выйти к Неману, тоже воевала в северо-западном углу России. Здесь все уже было овеяно балтийскими ветрами. И не где-нибудь, а в этих местах подглядел когда-то Пушкин ту корчму на давней литовской границе, которую обессмертил в «Борисе Годунове». Уроженцы Вильнюса и Паневежиса, Каунаса и Шауляя стали нашими читателями. Литовский выпуск фронтовой газеты, как и другие, доставлялся в дивизию полевой почтой бесперебойно.

«Суворовец» печатался на грузинском, армянском и азербайджанском, на узбекском, татарском и молдавском...

Десять редакций работали бок о бок, безотказно делились своими газетными удачами. Мы взаимодействовали по-воински точно, дополняя и обогащая друг друга.

Грузин переводил для своего издания очерк литовца, москвич знакомил русских бойцов со стихами рижанина, казах одарял своего читателя рассказом армянского коллеги.

Весной сорок четвертого у порога широкошумных Михайловских рощ, в преддверии освободительных боев, мы стремились выразить в самых точных и чистых словах свою любовь к поэту, свое ожидание предстоящей встречи с ним. Да, да, не только с домом, где он жил, не только с вековыми аллеями заповедного парка, но и с Пушкиным, словно он, живой, томился в плену и нам предстояло вызволить его самого.

Мы старались донести до разноязыкого читателя и строкй поэта, и лучшие из строк, посвященных ему.

Редакции-землячества размещались в деревенских избах. И в одной избе известный латышский поэт Валдис Луке рассказывал нам о том, как блистательно перевел «Бориса Годунова» Ян Райнис, а в другой алмаатинцы Жакен Жумаканов и Казбек Сулейманов скандировали строки Александра Сергеевича в переложении Абая.

В азербайджанской редакции можно было услышать стихи Мирзы Фатали Ахундова, пушкинского современника, написанные на смерть поэта, стихи цветистые и горькие.

Литовский поэт Владас Мозурюнас, тогда еще совсем молодой, неторопливо рассказывал мне:

— У нас в Вильнюсе, можно сказать, сошлись начало и продолжение пушкинской родословной. Есть у нас на одной из центральных улиц небольшая церквушка. Ее построили бог весть когда, на месте языческого капища, потом она много раз горела. Если не ошибаюсь, в четырнадцатом веке была она поставлена заново, много раз перестраивалась, но сохранилась по сей день, если, конечно, немцы не разрушили ее. Так вот, в этой Пятницкой церкви в 1707 году вездесущий царь Петр, оказавшись в нашем городе, крестил в присутствии многих знатных особ своего любимца — маленького Ганнибала. Но этого мало. В предместье Вильнюса сохранилось имение сына Пушкина — Григория, который скончался в нашем городе, прожив тут долгие годы. У него сберегались многие подлинные вещи отца. Так что Александр Сергеевич, хоть сам у нас и не бывал, связан прочными нитями с Вильнюсом через своего прадеда и прямого потомка.

В голосе Владаса слышалась гордость, а светлые холодноватые глаза его теплели.

Мой друг Рачия Кочар, видный армянский прозаик, высоколобый человек с профилем римского сенатора и доброй улыбкой, читал пушкинский «Зимний вечер» в прекрасном переложении Ованеса Туманяна. Читал с присущей ему необыкновенной мягкостью. И звучание языка, абсолютно не похожего на русский, вдруг становилось родным и привычным. Если б я даже не знал, какое стихотворение слушаю, певучесть пушкинского стиха все равно принесла бы разгадку — так естественно сливалась она с мелодикой армянской речи.

...Вот так это было у нас, в газете, выходившей на десяти языках.

Да и могло ли быть иначе?

Ведь Пушкин первым из русских поэтов вобрал в себя все краски и звуки отечества. Он запечатлел в стихах и в прозе хладные скалы севера и пламенную Тавриду, оренбургские степи, исхлестанные бураном, и шатры бессарабских цыган, тишину украинской ночи и неистовство Терека, калмыцкую кибитку и осетинскую саклю, грузинскую песню и многоцветную сказку, услышанную от псковской крестьянки.

Если бы разноязыкое восхваление поэта звучало только во фронтовой редакции, удивляться не приходилось бы. Кому как не литераторам жить поэзией Пушкина, восхищаться каждым его словом, вооружаться его неувядающими творениями!

Но все, что несла газета своим читателям, возвращалось в редакцию удесятеренным эхом сердечных излияний, клятв, признаний в любви. Горы писем, заключенных в треугольнички самодельных конвертов, проштемпелеванных на нашей полевой цочте № 64005-Б, излучали необыкновенное тепло. Беря в руки любую из бесхитростных заметок, мы ощущали этот глубинный жар.

Фразы могли быть прямолинейны, солдатские стихи (попадались и они) косноязычны — все равно они вызывали волнение, которое, очевидно, сейчас во всей полноте уже испытать не удастся. Потому что строки, неуклюже выведенные карандашом на сероватой бумаге, сливались с нашим тогдашним состоянием, с весной того предпобедного года, с окрестными холмами и парками, озерами и деревеньками; сочетались в сознании с расползающимися под лежневкой дорогами, со свежими руинами; с портретами Пушкина на лафетах, на полуразрушенных стенах, на бортах грузовиков; они сопровождались гулом тягачей и ноющим звуком бомбовозов, хлюпаньем сапог по талому снегу и резкими очередями зенитных пулеметов, голосом диктора, читающего сводку Информбюро, и плачем женщины, вернувшейся на пепелище.

Я хочу привести некоторые из писем, напечатанных тогда в «Суворовце». Может быть, и сегодняшний читатель, вообразив себе начальные месяцы сорок четвертого года на Псковщине, ощутит хотя бы приблизительно то, что так трогало и будоражило нас, когда мы получали утреннюю почту.

Вот эти строки, извлеченные из обширной солдатской корреспонденции с полным сохранением стиля:

«У твоей могилы теперь проходит передний край войны. Но знай, Александр Сергеевич, что росс не пал перед немцами на колени.

...Здесь, недалеко от твоей могилы, теперь похоронен мой друг Н.В. Рыленко. Он погиб смертью храбрых на исторической дуэли, решая судьбу поколений. Он прошел много боев, он немало перебил врагов, дошел до твоих любимых мест, и вот здесь пришлось ему погибнуть и разделить скромную славу солдата с вечной славой великого поэта русской земли.

Рядовой Николай Аношин».

Впоследствии в боях за Пушкинские Горы автор письма был награжден медалью «За отвагу».

«Со своих позиций я вижу высоты, носящие имя Пушкина. Цел ли пушкинский дом, домик няни? Пушкин — это сам воздух России. Иногда можно забывать, что им дышишь, но не дышать им нельзя.

Ефрейтор Ф. Селиванов»,

Селиванов вскоре отличился при выполнении трудного и опасного задания и был удостоен ордена Красной Звезды.

Еще два письма, звучащих как присяга:

«Фашистские мерзавцы еще топчат землю, где родился, жил и создавал свои гениальные произведения Пушкин. Но не долго будут дышать бандиты русским воздухом.

Рядовой В. Кузнецов».

«В предстоящих боях я буду бить врага жестоко и беспощадно, чтобы отомстить немецким разбойникам за надругательство над нашей святыней и чтобы моя родина знала обо мне, что я есть русский воин Степан Капитонов, который не знает страха в борьбе».

Слово и тут не разошлось с делом. Кузнецов был награжден медалью «За отвагу», а ефрейтор Капитонов — той же медалью и орденом Славы 3-й степени.

Писали в редакцию грузины, молдаване, украинцы, узбеки.

В казахское издание «Суворовца» пришло письмо командира отделения Бексултана Рахимова, уроженца Акмолинской области. Гвардии сержант обещал великому русскому поэту сделать все, чтобы вырвать его из вражеского плена.

Рахимов отважно действовал при форсировании реки Великой. Он тоже сдержал свое обещание.

В книге Я. Хелемского еще немало сведений о том, как стремились советские бойцы освободить заповедные места, связанные с именами дорогих поэтов и писателей.

А еще приводится и такой факт. На карте полковника, командовавшего операциями, наряду с обычными флажками, обозначающими места расположения противника, подлежащими уничтожению, были и особые значки. Оказалось, что так обозначаются точки, где хоть и затаился враг, но освобождая их, нужно стремиться максимально сохранить памятники архитектуры и те самые «святые» места, связанные с именами, дорогими сердцам граждан страны.

Такая вот характеристика «духовности» советских людей вырисовывается...