Трагедия*
М.А.: Анатолий Викторович, Вы были непосредственным участником
двухнедельных осенних событий. Более того, как мне известно, Вы занимались в
эти дни координацией политических действий членов и сторонников не только РПК,
но и Фронта национального спасения, тех, кто протестовал против режима Ельцина.
Вы имели возможность встречаться с руководством Верховного Совета, некоторыми
министрами, лидерами оппозиции. Вы видели, что происходило и внутри Дома
Советов, и вне его. Поэтому читателю, я думаю, будет интересно познакомиться со
свидетельствами очевидца трагических событий, с Вашими оценками и выводами по
поводу происшедшего.
Первая группа вопросов о том, что предшествовало самим событиям. Как
Вы относились к угрозам Ельцина перейти от артподготовки к наступлению?
А.К.: Я был уверен, что эти угрозы не шантаж. Развитие событий в
демократических рамках было явно не в пользу президентской команды. Экономика
шла вразнос, социальное напряжение возрастало, по зданию российской
государственности шли все более глубокие трещины, в политических баталиях все
уверенней звучал голос оппозиции, рейтинг Ельцина и его политики уверенно
падал. В этой ситуации ему не оставалось ничего иного, как создать
экстремальную обстановку, с помощью верных СМИ запутать и запугать население и,
опираясь на силовые структуры, подавить оппозицию.
М.А.: Но ведь Ельцин не раз угрожал пойти на введение президентского
правления, разгон Советов. Однако дальше угроз дело не шло.
А.В.: Все довольно просто. Для него и его команды прежние угрозы были
своего рода пробными шарами. Они хотели проверить, как будет реагировать народ,
оппозиция и мировая общественность на такого рода шаги. Это, во-первых.
Во-вторых, ставилась задача приучить общественное мнение к обыденности
президентских чудачеств и притупить политическую бдительность у оппонентов.
Советники Ельцина, видимо, хорошо помнили известный рассказ Л.Н.Толстого о
пастухе, который вынуждал косарей несколько раз прибегать на ложные призывы спасти
стадо от волка. А когда волк действительно напал, то косари не явились,
посчитав призывы о помощи очередным розыгрышем.
К сожалению, оппозиция слишком благодушно относилась к неоднократным
демаршам Ельцина, не принимала адекватных мер и оказалась слабо подготовленной
к основному его удару.
М.А.: Что Вы понимаете под адекватными мерами и в чем Вы видите
благодушие оппозиции по отношению к действиям Ельцина и его команды?
А.К.: Я имею в виду, что с некоторых пор Ельцин стал откровенно заявлять о
своих намерениях, об истинном курсе реформ, о методах достижения поставленных
целей. Вспомните послереферендумный период. Уже 29 апреля Ельцин “сообщил”
народу России, что он идет на смену общественного строя. Что после референдума
только он обладает законной властью, а Советы нелигитимны и что он их разгонит
к чертовой матери.
На 6 июня он назначает Конституционное совещание с намерением
превратить его в законодательный орган и принять Конституцию России в обход
законной власти.
12 августа Ельцин открыто объявил войну Советам. Он полностью перешел
на военный язык, угрожая от артподготовки перейти в сентябре к решительной
схватке, к решительным действиям. Он выдвинул Верховному Совету ультиматум: или
ВС сам объявляет свои перевыборы, или “за него примет решение Президент”.
Одним словом, всеми своими заявлениями и действиями Ельцин
недвусмысленно давал понять, что он идет на государственный переворот. А это
значит, что он поставил себя вне закона, вне Конституции.
Что надо было делать, чтобы упредить очевидное развитие событий,
остановить вялотекущий переворот? Во-первых, требовалось созвать внеочередной
Съезд народных депутатов и вновь поставить вопрос об отрешении Ельцина от
должности в связи с откровенным намерением совершить государственный переворот,
то есть принять меры, необходимые для защиты конституционного строя России.
Съезду нужно было повторить в отношении Президента мордовский вариант, чтобы
Ельцин не смог повторить калмыцкий в отношении Съезда. Главное, что нужно было
сделать Съезду, это реабилитировать себя за прошлые грехи (он санкционировал
все реформы Ельцина, развал Союза, курс на капитализацию и т.д.) и изменить
курс реформ, ориентировать общество на социалистический путь развития.
Во-вторых, требовалось поставить вопрос о привлечении Ельцина к уголовной
ответственности. Ведь по нему плакали сразу несколько статей УК. Они буквально
взывали: “Вспомните о нас, и вы спасетесь!”. Это, в частности, статья 70,
которая так и называется “публичные призывы к насильственному свержению или
изменению советского государственного или общественного строя”, и статья 171,
устанавливающая ответственность за злоупотребление властью и превышение
служебных полномочий.
Но ничего подобного не было предпринято. Оппозиция и представительная
власть проявляли безволие и нерешительность, отделывались разговорчиками,
бесплодными пресс-конференциями и предупреждающими заявлениями. События
развивались по басне Крылова: а Васька (т.е. Борис) слушал, да ел. И, в
конечном счете, “съел” Советскую власть.
М.А.: Анатолий Викторович, читатель здесь вправе сказать, что задним
умом все крепки. Где Вы и ваша партия были раньше с этими оценками и
предложениями?
А.К.: Наша беда в том, что мы – небольшая партия. К ее голосу не хотели
прислушиваться. А все то, что я говорю сейчас, было сказано или изложено в
документах РПК задолго до переворота: в ходе дискуссии, организованной газетой
“Правда” 8 мая, в Заявлении Пленума ЦИК РПК “В защиту конституционного строя”,
в Заявлении Политсовета ЦИК РПК “В защиту демократии, Конституции и Советов
народных депутатов (14 августа
Так, еще в июне мы взывали к народным депутатам: “Поскольку в
результате нового попрания Конституции и законных полномочий Съезда
конституционый строй и демократия в России оказались в еще большей опасности,
чем в марте этого года, ЦИК РПК обращается к членам Верховного Совета РФ с
призывом созвать чрезвычайный съезд народных депутатов, чтобы принять
дополнительные меры против государственного переворота, явное приготовление к
которому осуществляется президентской командой”. 14 августа Политсовет
предупреждал, что “дальнейшее попустительство противозаконным и антинародным
действиям Президента в сложившейся обстановке более недопустимо”. 18 августа на
встрече с Хасбулатовым и Руцким я напомнил им, что закон, в том числе
уголовный, должен распространяться на всех, что ответственность за попрание
закона, тем более Основного, должны нести все, не исключая Президента, что
последний своими действиями давно дал основания для привлечения его к уголовной
ответственности. И кому, как не им, подлежит добиваться исполнения закона. Но
наш голос не был услышан.
М.А.: Вы говорили, что оппозиция оказалась слабо подготовленной к
решительным действиям Ельцина и КО... Чем можно объяснить такую ситуацию?
А.К.: Да, к сожалению, это было так. Теперь, я думаю, этот факт уже не
требует особой аргументации. До II Конгресса ФНС нашего представителя не было в
руководящем органе объединенной оппозиции, и поэтому мы по косвенным признакам
определяли слабую ее организованность. Поработав же в течение 2-х месяцев в
Политсовете ФНС, я убедился в правоте некоторых его членов, в частности
С.Терехова, которые заявляли, что руководство и организация деятельности Фронта
поставлены из рук вон плохо. Многие члены Политсовета вообще не участвовали в
его работе, другие – от случая к случаю. В течение этих двух месяцев с повестки
заседаний не сходили вопросы о реорганизации Политсовета, о совершенствовании
его работы, о конфликте между Исполкомом Политсовета и руководством Московской
организации ФНС. И в результате ситуация только усугублялась. Избрание 17
сопредседателей и внутренняя борьба за лидерство привели к тому, что
политический и организационный штаб Фронта оказался еще более слабым органом
руководства. За два месяца не была решена проблема четкого определения задач,
направлений и плана действий ФНС, распределения обязанностей между
сопредседателями и членами Политсовета (это было сделано формально). Никакого
конкретного плана деятельности Фронта – ни тактического, ни стратегического –
не было. Взаимосвязь с региональными структурами ФНС фактически отсутствовала.
Тем более, что в исполкоме Фронта были украдены списки членов (коллективных и
индивидуальных) ФНС...
М.А.: Извините, что я вас прерываю. Вы нарисовали довольно мрачную
картину состояния руководящего центра объединенной оппозиции. Неужто такое
положение дел не вызывало ни у кого протеста?
А.К.: Почему же. Голоса протеста раздавались. Более того, некоторые члены
Политсовета, я в том числе, высказывались по этому поводу, вносили конкретные
предложения. На последнем плановом заседании Политсовета, которое состоялось 21
сентября, мы с С.Тереховым намеревались поставить вопрос о созыве сессии
Национального Совета ФНС и с его помощью решить проблему реорганизации
Политсовета, превращения его в дееспособный орган управления объединенной
оппозицией. В данном случае я был на стороне Московской организации ФНС,
которая на своей конференции, состоявшейся 11 сентября, приняла решение
потребовать созыва Национального Совета до 24 октября т.г. Тем более, что по
Уставу ФНС его необходимо было созвать не позднее этой даты.
М.А.: А как дела обстояли в коммунистическом движении?
А.К.: Оно по-прежнему оставалось раздробленным. Хотя с середины лета
процесс консолидации коммунистических сил, прерванный так называемым II
чрезвычайным объединительно-восстановительным (фактически таковым он не
являлся) съездом КПРФ, возобновился. Была продолжена работа Роскомсовета, в его
заседаниях принимал участие представитель руководства КПРФ. Однако сближение
шло медленно, встречи были нерегулярными. Обострилась борьба между руководящими
органами КПРФ и СКП-КПСС за влияние на коммунистов. Усиливалось
идейно-политическое размежевание в КПРФ. Да и для нас, членов РПК, позиция
руководства этой партии по мере ее прояснения становилась все более
неприемлемой. Отсюда – все остальные сложности.
Чтобы не оказаться неправильно понятым, отмечу, что все эти оценки
даны в ответ на вопрос, в чем проявилась слабость оппозиции. Причем, я затронул
в основном организационный аспект проблемы. Конечно, оппозиция даже при всех
своих слабостях воспринималась правящим режимом всерьез. Она проводила довольно
мощные политические акции и заставляла этот режим учитывать ее в своих
расчетах.
Теперь несколько слов о том, чем можно объяснить слабую
подготовленность оппозиции к решительной схватке (по терминологии Ельцина).
Ответ на этот вопрос требует серьезного анализа. Я же пока не имел возможности
для его проведения. Тем не менее уже сейчас можно назвать некоторые моменты.
Во-первых, идейно-политическая разнородность сил, объединенных в
оппозиции, оказалась довольно глубокой, и она не позволяла пойти на более
тесное организационное единство.
Во-вторых, заключив договор об объединении усилий по достижению общей
цели, левая и правая оппозиции, а равно входящие в каждую из них силы понимали
ее по своему и пытались параллельно, а фактически в первую очередь, решать свои
стратегические задачи. Иначе говоря, у многих было стремление “тянуть одеяло на
себя”. Отсюда – ситуация “лебедя, рака и щуки”.
В-третьих, оппозиция располагала и располагает немалым количеством
талантливых людей, блестящих ораторов, неплохих аналитиков. Но у нее мало
политических стратегов, тонких тактиков, и еще меньше – организаторов, людей,
способных и могущих организовывать общую работу от десятка до сотен тысяч
политических бойцов.
В-четвертых, руководство оппозиции не готовилось к разным вариантам
развития событий, в том числе к самому невыгодному для себя.
В-пятых, руководство оппозиции слабо было связано с региональными
структурами ФНС и не пыталось решать эту проблему сколь-нибудь серьезно
накануне переворота.
Следует особо отметить два крупнейших просчета в деятельности
оппозиции.
Руководство Фронта не придавало сколько-нибудь серьезного значения
опоре на рабочее, крестьянское и профсоюзное движения, вовлечению их во Фронт
Национального Спасения. В результате, когда понадобилась массовая поддержка, мы
ее не получили.
Оппозиция продолжала и после II Конгресса ФНС исповедовать тактику
игры на половине поля противника и по его правилам. Хотя ясно, что политика –
это не футбол и не хоккей. Там такая тактика гарантирует успех, а в политике –
нет.
М.А.: Теперь поговорим о событиях 21 сентября – 4 октября. Было ли
для Вас неожиданностью заявление Б.Ельцина о роспуске Советов?
А.К.: Я уже говорил, что логика развития событий предсказывала такой шаг.
Тем более, что он открыто заявил еще в августе о своих намерениях и о времени
их реализации. А если быть еще точнее, то о намерении разогнать Советы “к
чертовой матери” он поведал еще в конце прошлого года. Так что Ельцин может
претендовать на звание “джентльмена”, не напав на них вероломно, а заранее
предупредив. И не его вина, что Советы и оппозиция с преступной небрежностью
отнеслись к этому предупреждению и не приняли действенных мер ни к
нейтрализации деятеля, хронически больного манией ломать все и вся, совершать
малые и большие перевороты, ни к отражению его нападения.
Да и о какой неожиданности может идти речь, если о том, что все
готово к совершению разгона Советов, Руцкой сообщил миру за несколько дней,
кажется 16 сентября. У меня к тому времени были сведения, полученные от своего
источника информации в МВД РФ, которые недвусмысленно свидетельствовали о том,
что переворот может состояться со дня на день: 15 сентября Ельцин провел Совет
Безопасности; 16-го он был в дивизии им. Дзержинского; в тот же день им был
подписан Указ о повышении в 1,8 раза зарплаты работникам милиции; в эти же дни
в МВД и в некоторые РУВД в больших количествах завозились спецтехника и
спецсредства (щиты, дубинки, бронежелеты и т.п.); работникам МВД было приказано
в выходные дни (18 и 19.IX) находиться на рабочих местах; на 22 сентября Ельцин
наметил встречу с представителями милиции, вызывавшимися с мест; в ночь с 17 на
18 сентября было зафиксировано прохождение через Химки в сторону Москвы состава
с расчехленными танками. Были и другие данные о подготовленном перевороте, о
которых пока не время говорить.
М.А.: Вы обсуждали с кем-либо эти сведения? Можете ли Вы сказать, что
конкретно делало руководство оппозиции, если оно тоже располагало этими
сведениями?
А.К.: В пятницу, т.е. 17 сентября, я пытался убедить двух сопредседателей
Политсовета ФНС* встретиться для обсуждения ситуации с учетом названных и иных
данных о предстоящем перевороте. Но отклика не нашел. На следующий день просил
слова у Хасбулатова для сообщения народным депутатам местных Советов** об
известных мне фактах подготовки к государственному перевороту и предложения им
конкретных действий. В записке, поданной в президиум об этом говорилось. Но у
председательствующего это не вызвало интереса.
И вообще, меня на том совещании поразило отношение собравшихся к
прозвучавшему за день до него заявлению Руцкого о предстоящем перевороте, о
вероятном их разгоне. Этот вопрос фактически был обойден. В зале царило полное
благодушие. Мне все происходившее в нем представлялось ирреальным, сюжетом из
старого пиратско-детективного романа: капитан корабля, который по договору
должен был отвезти назначивших его капитаном на Канарские острова, тайно
изменил курс, повел корабль в Африку, чтобы продать своих “хозяев” в рабство
какому-нибудь племени, а вскоре стал об этом факте говорить вслух. В книжном
варианте развязка при таком повороте дел представляется очевидной: капитана
корабля выбросили бы за борт или, на худой конец, заперли бы в трюм. В нашем же
случае ничего подобного не произошло: те, кто должен был поступить так или
примерно так, оставались пассивными созерцателями бунта на корабле.
В тот день мною была предпринята попытка добиться экстренного
заседания Политсовета ФНС. Но она оказалась безуспешной. Собрались мы только в
день объявления о роспуске Советов, а фактически о государственном перевороте.
Правда, за три часа до выступления Ельцина по телевидению.
М.А.: Вы знали что-нибудь заранее о выступлении Ельцина?
А.К.: Об этом я услышал от членов Политсовета перед началом заседания.
Было названо точное время выступления Ельцина и суть заявления.
М.А.: Какое впечатление на членов Политсовета произвело это
сообщение? Что этот орган оппозиции предпринял в тот момент?
А.К.: Было некоторое возбуждение, но в основном во время заседания
сохранялось спокойствие. Не было нервозности или растерянности. Чувствовалось,
что собравшиеся были психологически готовы к такому акту Президента. Поэтому на
этот раз заседание проходило собранно, оперативно, по-деловому.
Было решено образовать две группы: одна – для организации работы
оппозиции непосредственно в Доме Советов, другая – для внешней координации
действий оппозиции. Затем каждая группа определила первоочередные свои
действия, способы связи и другие рабочие моменты. Уже в этот момент мы исходили
из вероятности блокады и штурма Дома Советов.
М.А.: Ставились ли какие-то конкретные задачи перед партиями и
движениями, членами Фронта?
А.К.: Да, конечно. Основная задача – поднять население на защиту Дома
Советов как символа Советской, законной власти, разъяснять людям суть происходящего,
помочь им разобраться в ситуации и понять, что Президент пошел на
государственный переворот, на насильственное свержение законной власти, на
насильственное изменение конституционного строя, а значит – на совершение особо
опасного государственного преступления.
В начале восьмого вечера я прибыл в нашу штаб-квартиру*. Было дано
поручение оповестить всех членов Московской организации РПК о сборе у Дома
Советов. Образовали группу по эвакуации партийного имущества. Мы исходили при
этом из худшего варианта развития событий и ожидания от преступного режима
любых репрессивных мер.
После 20 часов было много звонков. Дежурный ориентировал всех
собираться у Дома Советов.
К тому времени, когда я вернулся к Дому Советов (примерно 2130), там было уже
несколько тысяч москвичей.
М.А.: Сентябрьско-октябрьские события я разделила бы на 3 этапа:
21-27 сентября; 28-2 октября; 3-4 октября с введением в Москве чрезвычайного
положения. В какие периоды события развивались для Съезда народных депутатов по
восходящей, а в какие – по нисходящей? Считаете ли Вы, что в ночь с 26 на 27
сентября, когда планировался штурм Дома Советов, произошел перелом в ходе
событий?
А.К.: По моему мнению, начиная с 21 сентября и до 16-17 часов 3 октября
события развивались в целом более благоприятно для Съезда, чем для
экс-Президента и его команды. Подчеркиваю, если оценивать их в целом,
отвлекаясь от иной ситуации в отдельные периоды.
Были эпизоды, когда обстановка складывалась неблагоприятно для Дома
Советов (говоря о нем, здесь и далее я буду иметь в виду не только Съезд,
руководство Верховного Совета, руководство защиты Дома Советов, но и его
защитников из числа простых граждан, оппозиционных сил). Первый такой эпизод
был связан с объявлением Кобецом ультиматума, в соответствии с которым народные
депутаты должны были покинуть Дом Советов до 25 сентября. В противном случае он
угрожал им выдворением силой, т.е. штурмом. Когда об ультиматуме поступило
сообщение, то был шок среди некоторых депутатов и защитников Дома Советов.
Тогда была растерянность, часть тех и других покинула защищаемую территорию.
Второй эпизод был связан с установлением вокруг Дома Советов жесткого оцепления
из подразделений внутренних войск (дивизии им. Ф.Э. Дзержинского) и ОМОНа, с
применением грузовых машин для перегораживания подходов к Дому Советов и
водометов. Поначалу сработал эффект “мышеловки”. Появилась растерянность и
неуверенность в исходе дела у тех, кто не знал, как в экстремальных условиях
решать проблему связи с внешним миром, обеспечения топливом автономной электростанции,
питанием защитников Дома Советов и т.д. Но в обоих случаях удавалось быстро
успокоить людей, дав им информацию о вариантах решений дополнительных проблем,
и обстановка нормализовывалась. Хотя часть народных депутатов и защитников Дома
Советов и во втором случае покинула его территорию.
Некоторый спад в настроении людей произошел после первого массового
избиения мирных граждан, пришедших к Дому Советов выразить солидарность
законной власти. Но потом это же обстоятельство сыграло против преступного
режима. Люди осознавали, что грядет кровавая диктатура и что ее нужно
остановить сейчас – потом будет поздно. Несмотря на побоища, устроенные
кровавым режимом Ельцина 28-30 сентября, а затем 2 октября, в решающий день 3
октября на улицы Москвы вышло примерно 300-400 тысяч его жителей и приезжих из
других городов.
Если говорить о названных Вами периодах, то такое деление с
некоторыми оговорками имеет право на существование. Я только отметил бы, что и
в первый период, т.е. с 21 по 27 сентября, свобода для народных депутатов и
защитников Дома Советов была существенно ограничена. Известно, что были
отключены связь (телефоны, факсы), электричество, отопление, горячая вода. Но
менее известно, что и до 27 сентября в течение нескольких дней на подходах к
Дому Советов выставлялись милицейские кордоны, чтобы не пропускать к нему
жителей Москвы и других регионов. Поэтому каждое утро Съезд начинал работу по
формированию депутатских групп для разблокирования подходов к Дому Советов. Я
сам занимался этой работой по линии оппозиции. И помню, что приходилось
несколько часов тратить на переговоры с милицией, прежде чем мы добивались
пропуска людей, да и то только в ограниченных количествах. В результате далеко
не все желающие могли прийти к Дому Советов. Уже в те дни к мирным гражданам
применялось насилие.
М.А.: Вернемся к началу событий – 21 и 22 сентябрю. Как Вы считаете,
почему сразу после решения чрезвычайного заседания ВС, которое назначило
Баранникова, Дунаева, Ачалова министрами силовых структур, они, Руцкой и
Хасбулатов не поехали ни на Лубянку, ни в МВД, ни в Министерство обороны?
А.К.: Мне сложно за них отвечать. Строго говоря, у них не было шансов на
успех таких поездок сразу после назначения их министрами. Они не имели там
достаточной опоры. В результате им грозил бы арест.
Другое дело, если вести речь о возможности выезда некоторых из
названных Вами лиц в более поздние сроки в те армейские и милицейские
подразделения, которые по их же (министров) заявлениям были на стороне Советов
и готовы были пойти за этими лицами, т.е. за Ачаловым, Руцким, Дунаевым и т.д.
Ведь уже 27-28 сентября стало ясно, что команда Ельцина пойдет до конца, что
будет штурм, будет побоище, будут аресты и не исключены теракты в отношении
руководства ВС и министров. При таком раскладе они ничего не теряли, делая
попытку выехать в верные армейские части и милицейские подразделения и призвать
их выдвинуться к Дому Советов для его защиты. Но в этом случае появлялись
реальные шансы на успех. А сидение в Доме Советов без связи с внешним миром
было бесперспективным.
Поэтому мне представляется ущербными нерешительность и
непоследовательность в действиях Руцкого, Хасбулатова и силовых министров. Эта
нерешительность может быть объяснена неадекватной оценкой ими складывавшейся
ситуации, наивными расчетами на то, что Ельцин и КО не пойдут на силовые методы, на применение
оружия и репрессии.
Нерешительность и непоследовательность перечисленных лиц обусловили
неявку к Дома Советов для поддержки депутатов ни одного армейского или
милицейского подразделения. И это при том, что и Руцкой, и Ачалов неоднократно
заявляли, что в нужный момент найдутся верные им части.
М.А.: Как Вы оцениваете, налет на штаб Вооруженных Сил СНГ – это
провокация властей или ошибка оппозиции, за которую так дорого поплатились С.
Терехов и “Союз офицеров”?
А.К.: Я считаю, что пока рано утверждать, что Терехов вообще участвовал в
этой акции. Мне трудно поверить в то, что он организовал и участвовал в
нападении на штаб, так как примерно за 2 часа до предполагаемого налета на штаб
у меня был разговор с Тереховым. Мы как раз обсуждали вопрос о
нецелесообразности каких-либо несогласованных между нами силовых действий с
нашей стороны. Я хорошо помню, что в тот момент он был совершенно спокоен и
логичен в своих рассуждениях. И я не могу поверить, что после этого разговора
он изменил позицию на 1800.
Поэтому, когда шел митинг и его участники крикнули мне, что Анпилов
призывает идти на помощь Терехову, захватившему штаб ОВС СНГ, я решил, что это
провокация и тут же заявил об этом, обратившись к защитникам Дома Советов с
призывом не поддаваться на нее и никуда не идти.
М.А.: В СМИ усиленно муссировалась версия о том, что Дом Советов
изобиловал оружием. Ясно, что оружием располагает любое государственное
учреждение. Но что Вы скажете об оружейном сверхизобилии в ВС?
А.К.: Я видел оружие у охраны ВС (это их законное право), в охране
Хасбулатова и Руцкого, штабов, возглавляемых Баранниковым, Ачаловым и Дунаевым.
В ночное время, когда планировались штурмы, оружие раздавалось части
ополченцев. Разговоры о каком-то изобилии оружия, о том, что там были все до
зубов вооружены – сущая неправда. Среди находившихся внутри Дома Советов при
оружии было 5-10%. Вне Дома Советов никто не был вооружен.
М.А.: Не могли Вы бы рассказать о том, как в те дни была организована
работа оппозиционных сил?
А.К.: Я уже говорил, что по линии Политсовета ФНС было организовано две
группы оперативного реагирования, на которые возлагалось решение задач по
координации действий сил, входящих в ФНС, и по взаимодействию с руководством
Съезда, партий и движений, поддержавших Советы.
Через сутки Макашов и Терехов, вынужденные войти в штаб Ачалова,
перепоручили мне свои полномочия по организации работы этих двух групп. Далее
их работа велась в рамках единого штаба ФНС.
Штаб организовывал действия оппозиции по разным направлениям.
Во-первых, было принято заявление и подготовлены листовки от имени ФНС,
ориентированные на разные социальные группы: молодежь, военных и сотрудников
других силовых структур, пенсионеров, рабочих, интеллигенцию. Они тиражировались,
раздавались тем, кто приходил к Дому Советов для распространения среди жителей
Москвы, расклеивались по городу.
Во-вторых, штаб разрабатывал и вносил предложения по тактике и
стратегии действий Съезда и оппозиции.
В-третьих, штаб организовал передачу сведений о событиях в Москве,
решений Съезда в другие регионы. Для этого я обратился к участникам митинга с
призывом предоставить личные телефоны и транспорт. Группы товарищей на машинах
развозили информацию по квартирам и оттуда она передавалась в облсоветы
различных регионов России.
В-четвертых, штаб, начиная с 21 сентября, организовывал проведение
митингов у Дома Советов, а после его глухого блокирования – в разных точках
Москвы.
В-пятых, мы организовывали распропагандирование солдат и работников
милиции, стоявших в оцеплении у Дома Советов. В этом деле особую роль сыграли
женщины.
В-шестых, штаб с помощью молодых товарищей, членов одной из
оппозиционных партий*, организовал связь Дома Советов с внешним миром после
установления жесткой блокады. Она осуществлялась по подземным коммуникациям. По
ним переправлялись люди, питание, медикаменты.
В-седьмых, штаб организовывал сбор теплой одежды, средств для
тиражирования листовок и обеспечения питанием защитников Дома Советов,
нормальные условия для их отдыха.
В-восьмых, штаб организовывал разблокирование Дома Советов до 28
сентября и 3 октября.
Решались многие иные вопросы.
Что касается РПК, то ее члены и сторонники участвовали в решении
задач по всем названным и иным направлениям. Наши товарищи находились и вели
работу круглосуточно, начиная с 21 сентября, и ушли из Дома Советов в числе
последних.
М.А.: Как Вы оцениваете роль РПК в сентябрьско-октябрьских событиях?
А.К.: Мне представляется, что члены РПК проявили себя с наилучшей стороны.
Им не придется краснеть за свою позицию и за свои действия в те дни. Повторяю,
РПК находилась у Дома Советов с первой и до последней минуты его защиты.
Некоторые из моих товарищей по партии были около него все дни**. И это несмотря
на то, что несколько дней подряд лил дождь, иногда со снегом, негде было
обогреться и отдохнуть. Отдельные ночи, особенно когда ожидался штурм, были
вообще бессонными. Некоторых товарищей не удавалось заставить отправиться домой
отдохнуть. Помню, 28 сентября на рассвете я провел партсобрание с теми, кто
оказался в блокаде, чтобы посоветоваться по дальнейшим действиям. Все заявили,
что мы должны оставаться у Дома Советов до тех пор, пока в этом есть
необходимость.
В те дни было легко организовывать работу, так как товарищи по
партии, и не только они, действовали самоотверженно и четко. Была повышенная
дисциплинированность, инициативность. Поэтому, несмотря на нашу малочисленность,
РПК, судя по отзывам, была весьма заметна и сыграла немалую роль в защите Дома
Советов. И не ее вина, что руководство Верховного Совета и обороны Дома Советов
оказалось не на высоте и привело к поражению Советов и оппозиции.
Я хотел бы здесь же опровергнуть лживые утверждения дем-прессы, будто
у Дома Советов собралась люмпенизированная толпа, быдло, пропойцы и т.п. Так
как я вел все митинги у Дома Советов, а также организовывал митинги 28
сентября, 2 и 3 октября*, постоянно (в том числе и по ночам) общался с
защитниками Дома Советов, то могу объективно оценивать тех, кто встал на его
защиту. Это были разные люди, представители разных профессий и специальностей
(от дворника до ученого), разных возрастов, по-разному одетые – и богато, и
бедно, несхожих идеологических взглядов, разных верований, жителей не только
Москвы, но и многих других регионов России. Но в то же время между ними было
много общего: открытость и искренность поведения, доброта и взаимопомощь,
самоотверженность и самопожертвование во имя общего блага и многое другое.
За две недели я не видел среди защитников пьяных. Мне рассказывали,
что были попытки распития спиртного, но этих провокаторов изгоняли за пределы
баррикад.
Я не слышал ругани, нецензурщины, хотя обстановка как будто позволяла
словесные “вольности”. Я слышал другое: песни. Их пели, как говорится, в
свободное от работы время. Это были наши родные, красивые песни: лирические,
патриотические, военных лет и современные. Их пели и пожилые, и молодежь.
При этом я не наблюдал страха и безысходности в глазах людей. В них
можно было увидеть другое: горечь от происходящего, обиду за Родину, которая
оказалась втянутой в трагедию, злость на преступную власть.
Я помню, как во время прорыва 3 октября демонстранты хватали за руки
тех, кто в ярости пытался бить лежачего или оказавшегося у нас в тылу омоновца.
М.А.: 28 сентября оппозиция организовала перекрытие улиц, прилегающих
к Садовому Кольцу, и тем самым остановила движение на какое-то время. Но ведь
бывают экстремальные ситуации: “скорая” спешит на помощь к больному, машина
пожарной охраны выслана для тушения огня и т.д., а движение перекрыто. Не
является ли это нарушением законности?
А.К.: В УК есть понятия “необходимой обороны” и “крайней необходимости”. В
условиях крайней необходимости не считаются преступными действия тех лиц,
которые противодействуют преступникам. А в нашем случае, говоря юридическим
языком, был совершен государственный переворот – особо опасное государственное
преступление. Поэтому мы вынуждены были идти на крайние меры.
М.А.: А теперь – о событиях 3-4 октября. Среди оппозиции
распространены две точки зрения на события этих дней: первая – это провокация
властей; вторая – это плохо продуманные действия оппозиции и ВС, результатом
которых стало поражение представительного органа. Какая точка зрения Вам ближе?
А.К.: Мне, безусловно, ближе вторая точка зрения, хотя бы потому, что нет
никаких серьезных доказательств, которые представляли бы сторонники первой
версии. По моим представлениям, ситуация 3 октября развивалась не совсем так,
как хотелось бы президентской стороне: на улицы Москвы вышли по разным оценкам
от 300 до 400 тысяч человек, что было явной неожиданностью. Причем, митинги
проводились в разных точках Москвы: и на площади Ильича, и у Белорусского
вокзала, и на Октябрьской... Если всех демонстрантов удалось бы собрать вместе,
это было бы невиданное до сих пор море людей. То, что на улицы Москвы, выражая
протест, вышли сотни тысяч москвичей, не испугавшихся предыдущих избиений
митингов, говорит не в пользу сторонников первой версии. Нет, не вся Москва
спала в этот день!
Далее. Сторонники первой точки зрения утверждают, что 3 октября были
слабые кордоны милиции и ОМОНа. Но так может говорить лишь тот человек, который
сидел в этот день в теплой квартире. Ни о каких “легких” кордонах не могло быть
и речи. Прорыв кордона на Крымском мосту, состоявшего из 5-6 цепей, велся более
10 минут. Второй кордон был также мощен. ОМОНовцы были вооружены до зубов.
Следующий рубеж был перегорожен грузовиками. Приходилось применять силу не
только для того, чтобы пробить брешь, а действительно, чтобы прорвать кордон. И
последующие кордоны, вплоть до Дома Советов, были также из работников милиции,
ОМОНовцев, использовавших технику для перегораживания улицы. Причем, начиная со
второго кордона, везде применялись газы. Всего было выставлено шесть-семь
кордонов. Это значит, что версия “ловушки” сомнительна.
К сожалению, высшее руководство Верховного Совета пошло на авантюру:
Руцкой призвал штурмовать “Останкино”, помимо взятия мэрии. Это был просчет,
так как к осаде телецентра оппозиция была не готова ввиду слабой ее организации
и отсутствия милицейских и воинских частей, перешедших на нашу сторону.
М.А.: Была ли необходимость во взятии мэрии 3 октября?
А.К.: По моим представлениям, безусловно, была: мэрия – штаб, где
концентрировалось управление осадой со стороны властей. Оставлять рядом с Домом
Советов это осиное гнездо – было бы явно нерасчетливо. К тому же надо иметь в
виду, что если бы даже Руцкой не призвал к штурму мэрии, он скорее всего все
равно бы состоялся, так как демонстранты сами были готовы пойти на это из-за
стрельбы по ним при разблокировании Дома Советов.
М.А.: А теперь о событиях 4 октября. Не могли бы Вы коротко осветить
их динамику?
А.К.: Я тогда не был в ДС и начала трагедии не видел. У ДС я оказался
тогда, когда вовсю шла стрельба. Как говорят очевидцы, она началась в 6.50, а в
начале восьмого мы с товарищами проехали по периметру кордона с тем, чтобы
выяснить, не осталось ли щели для проникновения к ДС, к товарищам, оставшимся
там. Но никаких щелей не было – все оказалось оцепленным БТРами, крупными
подразделениями войск. Таким образом, очевидцем штурма я, к сожалению, не был.
М.А.: Оставались ли в ДС члены РПК?
А.К.: Да, до последней минуты они там были: Н.О.Глаголева, М.Калашников,
Р.Каландаров, Т.В.Калиберда и другие наши товарищи, пережившие всю эту
трагедию. Были жестоко избиты Калашников и Каландаров.
М.А.: Приходилось слышать о том, что людей, покинувших ДС вечером,
ОМОНовцы недалеко от 20-го подъезда окружили кольцом и загнали на стадион, где
подвергли избиениям. Много ли защитников там было? Какова их участь?
А.К.: По моим сведениям, там расстреливали людей в военной и пятнистой
форме. К тому же расстреливали людей, оставшихся на территориях, прилегающих к
Дому Советов. Хотя они не располагали никаким оружием. Уже когда после расстрела ДС из него выходила
группа его защитников, многих загнали в один из близлежащих от ДС дворов и там
подвергли жестоким избиениям. Избивали и стариков, и женщин, и детей. Один из
свидетелей рассказывал, что немощный старик кричал: “Сыночки! У меня больные
почки. За что вы меня бьете?” Если бы старик этого не крикнул, то ему досталось
бы ударов в 5 раз меньше. Такова жестокость власти, забывшей элементарные
моральные принципы: “стариков и женщин не бьют”, “лежачего не бьют” и т.д.
Обнаруженных натерритории ДС и близ него избивали и расстреливали на стадионе.
Таково иезуитство людей, назвавших себя “демократами” и провозгласивших
неприятие всякого насилия.
М.А.: 4 октября CNN на весь мир транслировало штурм Дома Советов. Не
считаете ли Вы, что это безнравственно?
А.К.: Конечно. Но здесь сценарий был отработан. И потому невольно встает
вопрос, почему же штурм был не ночью, а днем. Лично я вижу две причины: первая
– они не сумели сконцентрировать все силы для штурма Дома Советов (3 октября
был момент колебания со стороны армии, милиции: чья возьмет?); вторая причина в
том, что они хотели показать наглядно ДНЕМ расстрел государственной власти с
тем, чтобы устрашить все население РФ. Показать, что подобная участь может
ожидать всех, кто не будет соглашаться с “демократами”. Безнравственно было
расстреливать людей, и показывать этот расстрел.
М.А.: Много ли было в Москве представителей регионов, защищавших 4
октября Дом Советов?
А.К.: Это были представители десятков регионов: Приднестровья, Рязани,
Челябинска, Иркутска, Калининграда, Вологды, Казани, Тулы, Пензы, Брянска и
т.д. То есть, сложно назвать тот регион, откуда не было бы представителей в
Москве в дни защиты ДС.
М.А.: Недавно журналисты “НГ” сообщили о 1500 жертвах среди
защитников Дома Советов. Может, эта цифра преувеличена?
А.К.: Нет, я все больше склоняюсь к мысли о том, что количество убитых
превышает 1000 человек. Это по многим свидетельским показаниям, по тем фактам,
КАК расстреливали. Расстреливали пленных, стариков, женщин. Во время пожара,
бушевавшего в течение нескольких часов, погибли сотни людей. Далее... нам еще
неизвестно, сколько погибло представителей регионов. Если родственники
погибшего москвича могли обратиться в милицию и заявить о пропавшем, то
родственникам иногороднего защитника идти некуда. Истинное число жертв
тщательно вуалируется.
М.А.: Каковы, с Вашей точки зрения, причины поражения оппозиции?
А.К.: На этот вопрос ответ был отчасти уже дан, когда речь шла о причинах
слабой подготовленности оппозиции к госперевороту. Можно назвать и другие
причины, непосредственно относящиеся к вопросу о поражении оппозиции, имея в
виду и Съезд. Во-первых, оторванность народных депутатов от своих избирателей,
а оппозиционных сил – от своей социальной базы; во-вторых, раздробленность
оппозиции; в-третьих, оппозиция четко не спланировала свои действия в ходе
событий, о чем свидетельствует наличие нескольких штабов по защите ДС;
в-четвертых, не было связи с трудовыми коллективами, которые могли бы оказать и
материальную, и чисто техническую помощь ДС; в-пятых, Верховный Совет проявил
непоследовательность, не давая команд подразделениям милиции, внутренних войск
и армии по защите законной власти; Верховный Совет не принял решение об отстранении
от должности Черномырдина (все силовые структуры подчиняются ему). Также
Верховный Совет не заявил народу о том, что отказывается от грабительских
реформ и капитализации страны.
Не было в открытую провозглашено курса на социалистический путь
развития. Если бы народные депутаты отказались от власовского триколора и
заменили бы его красным советским флагом, то сторонников ВС было бы гораздо
больше, и ситуация коренным образом могла бы измениться. Ведь среди защитников
ВС много сторонников социализма: они стояли под красными знаменами, которых
было гораздо больше, чем всех остальных флагов. Были и другие причины. А вообще
– над этим вопросом еще нужно основательно поразмышлять.
Опубликовано в
газ."Мысль"
№ 17-18(39-40) 6 ноября 1993г.,
№ 19(41) 12 ноября 1993г.,
№ 20-21(42-43) 22 ноября 1993г.